Неточные совпадения
Только тогда Бородавкин спохватился и понял, что
шел слишком быстрыми шагами и совсем не туда, куда
идти следует. Начав собирать дани, он с удивлением и негодованием увидел, что дворы пусты и что если встречались кой-где куры,
то и
те были тощие от бескормицы. Но, по обыкновению, он обсудил этот факт не прямо, а с своей собственной оригинальной точки зрения,
то есть увидел в нем бунт, произведенный
на сей
раз уже не невежеством, а излишеством просвещения.
В продолжение всей болтовни Ноздрева Чичиков протирал несколько
раз себе глаза, желая увериться, не во сне ли он все это слышит. Делатель фальшивых ассигнаций, увоз губернаторской дочки, смерть прокурора, которой причиною будто бы он, приезд генерал-губернатора — все это навело
на него порядочный испуг. «Ну,
уж коли
пошло на то, — подумал он сам в себе, — так мешкать более нечего, нужно отсюда убираться поскорей».
Случалось ему уходить за город, выходить
на большую дорогу, даже
раз он вышел в какую-то рощу; но чем уединеннее было место,
тем сильнее он сознавал как будто чье-то близкое и тревожное присутствие, не
то чтобы страшное, а как-то
уж очень досаждающее, так что поскорее возвращался в город, смешивался с толпой, входил в трактиры, в распивочные,
шел на Толкучий,
на Сенную.
Дойдя до поворота, он перешел
на противоположную сторону улицы, обернулся и увидел, что Соня
уже идет вслед за ним, по
той же дороге, и ничего не замечая. Дойдя до поворота, как
раз и она повернула в эту же улицу. Он
пошел вслед, не спуская с нее глаз с противоположного тротуара; пройдя шагов пятьдесят, перешел опять
на ту сторону, по которой
шла Соня, догнал ее и
пошел за ней, оставаясь в пяти шагах расстояния.
И вдруг такая находка: тут
уж пойдут не бабьи нашептывания
на ухо, не слезные жалобы, не наговоры и сплетни, а тут письмо, манускрипт,
то есть математическое доказательство коварства намерений его дочки и всех
тех, которые его от нее отнимают, и что, стало быть, надо спасаться, хотя бы бегством, все к ней же, все к
той же Анне Андреевне, и обвенчаться с нею хоть в двадцать четыре часа; не
то как
раз конфискуют в сумасшедший дом.
— Кушать давно готово, — прибавила она, почти сконфузившись, — суп только бы не простыл, а котлетки я сейчас велю… — Она было стала поспешно вставать, чтоб
идти на кухню, и в первый
раз, может быть, в целый месяц мне вдруг стало стыдно, что она слишком
уж проворно вскакивает для моих услуг, тогда как до сих пор сам же я
того требовал.
Действительно, Крафт мог засидеться у Дергачева, и тогда где же мне его ждать? К Дергачеву я не трусил, но
идти не хотел, несмотря
на то что Ефим тащил меня туда
уже третий
раз. И при этом «трусишь» всегда произносил с прескверной улыбкой
на мой счет. Тут была не трусость, объявляю заранее, а если я боялся,
то совсем другого.
На этот
раз пойти решился; это тоже было в двух шагах. Дорогой я спросил Ефима, все ли еще он держит намерение бежать в Америку?
Он глядел
на это прошлое с бесконечным состраданием и решил со всем пламенем своей страсти, что
раз Грушенька выговорит ему, что его любит и за него
идет,
то тотчас же и начнется совсем новая Грушенька, а вместе с нею и совсем новый Дмитрий Федорович, безо всяких
уже пороков, а лишь с одними добродетелями: оба они друг другу простят и начнут свою жизнь
уже совсем по-новому.
«Вы спрашиваете, что я именно ощущал в
ту минуту, когда у противника прощения просил, — отвечаю я ему, — но я вам лучше с самого начала расскажу, чего другим еще не рассказывал», — и рассказал ему все, что произошло у меня с Афанасием и как поклонился ему до земли. «Из сего сами можете видеть, — заключил я ему, — что
уже во время поединка мне легче было, ибо начал я еще дома, и
раз только
на эту дорогу вступил,
то все дальнейшее
пошло не только не трудно, а даже радостно и весело».
Наконец
узкая и скалистая часть долины была пройдена. Горы как будто стали отходить в стороны. Я обрадовался, полагая, что море недалеко, но Дерсу указал
на какую-то птицу, которая, по его словам, живет только в глухих лесах, вдали от моря. В справедливости его доводов я сейчас же убедился. Опять
пошли броды, и чем дальше,
тем глубже.
Раза два мы разжигали костры, главным образом для
того, чтобы погреться.
Мы
шли берегом моря и разговаривали о
том, как могло случиться, что Хей-ба-тоу пропал без вести. Этот вопрос мы поднимали
уже сотый
раз и всегда приходили к одному и
тому же выводу: надо шить обувь и возвращаться к староверам
на Амагу.
Путь по реке Квандагоу показался мне очень длинным.
Раза два мы отдыхали, потом опять
шли в надежде, что вот-вот покажется море. Наконец лес начал редеть; тропа поднялась
на невысокую сопку, и перед нами развернулась широкая и живописная долина реки Амагу со старообрядческой деревней по
ту сторону реки. Мы покричали. Ребятишки подали нам лодку. Наше долгое отсутствие вызвало у Мерзлякова тревогу. Стрелки хотели
уже было
идти нам навстречу, но их отговорили староверы.
В течение рассказа Чертопханов сидел лицом к окну и курил трубку из длинного чубука; а Перфишка стоял
на пороге двери, заложив руки за спину и, почтительно взирая
на затылок своего господина, слушал повесть о
том, как после многих тщетных попыток и разъездов Пантелей Еремеич наконец попал в Ромны
на ярмарку,
уже один, без жида Лейбы, который, по слабости характера, не вытерпел и бежал от него; как
на пятый день,
уже собираясь уехать, он в последний
раз пошел по рядам телег и вдруг увидал, между тремя другими лошадьми, привязанного к хребтуку, — увидал Малек-Аделя!
По длине своей Тютихе (по-удэгейски — Ногуле) будет, пожалуй, больше всех рек южной части прибрежного района (около 80 км). Название ее — искаженное китайское слово «Что-чжи-хе»,
то есть «Река диких свиней». Такое название она получила оттого, что дикие кабаны
на ней как-то
раз разорвали 2 охотников. Русские в искажении
пошли еще дальше, и слово «Тютихе» [Цзю-цзи-хэ — девятая быстрая река.] исказили в «Тетиха», что
уже не имеет никакого смысла.
Когда
идешь в дальнюю дорогу,
то уже не разбираешь погоды. Сегодня вымокнешь, завтра высохнешь, потом опять вымокнешь и т.д. В самом деле, если все дождливые дни сидеть
на месте,
то, пожалуй, недалеко уйдешь за лето. Мы решили попытать счастья и хорошо сделали. Часам к 10 утра стало видно, что погода разгуливается. Действительно, в течение дня она сменялась несколько
раз:
то светило солнце,
то шел дождь. Подсохшая было дорога размокла, и опять появились лужи.
Паначев работал молча: он по-прежнему
шел впереди, а мы плелись за ним сзади. Теперь
уже было все равно. Исправить ошибку нельзя, и оставалось только одно:
идти по течению воды до
тех пор, пока она не приведет нас к реке Улахе.
На большом привале я еще
раз проверил запасы продовольствия. Выяснилось, что сухарей хватит только
на сегодняшний ужин, поэтому я посоветовал сократить дневную выдачу.
Но со всем этим к 1 марту,
то есть через полгода, не только в кассе не было ничего, но
уже доля залога
пошла на уплату штрафов. Гибель была неминуема. Прудон значительно ускорил ее. Это случилось так:
раз я застал у него в С.-Пелажи д'Альтон-Ше и двух из редакторов. Д'Альтон-Ше —
тот пэр Франции, который скандализовал Пакье и испугал всех пэров, отвечая с трибуны
на вопрос...
Жизнь кузины
шла не по розам. Матери она лишилась ребенком. Отец был отчаянный игрок и, как все игроки по крови, — десять
раз был беден, десять
раз был богат и кончил все-таки
тем, что окончательно разорился. Les beaux restes [Остатки (фр.).] своего достояния он посвятил конскому заводу,
на который обратил все свои помыслы и страсти. Сын его, уланский юнкер, единственный брат кузины, очень добрый юноша,
шел прямым путем к гибели: девятнадцати лет он
уже был более страстный игрок, нежели отец.
Поселились они с матерью во флигеле, в саду, там и родился ты, как
раз в полдень — отец обедать
идет, а ты ему встречу. То-то радовался он, то-то бесновался, а
уж мать — замаял просто, дурачок, будто и невесть какое трудное дело ребенка родить! Посадил меня
на плечо себе и понес через весь двор к дедушке докладывать ему, что еще внук явился, — дедушко даже смеяться стал: «Экой, говорит, леший ты, Максим!»
Досада взяла меня. Я рассердился и
пошел обратно к соболиному дереву, но вяза этого я
уже не нашел. Сильное зловоние дало мне знать, что я попал
на то место, где
на земле валялось мертвое животное, Я еще
раз изменил направление и старался итти возможно внимательнее
на восток.
На этот
раз я попал в гости к филину, а потом опять к каменной глыбе с россыпью.
Втроем работа подвигалась очень медленно, и чем глубже,
тем медленнее. Мыльников в сердцах
уже несколько
раз побил Оксю, но это мало помогало делу. Наступившие заморозки увеличивали неудобства: нужно было и теплую одежду, и обувь, а осенний день невелик. Даже Мыльников задумался над своим диким предприятием. Дудка
шла все еще
на пятой сажени, потому что попадался все чаще и чаще в «пустяке» камень-ребровик, который точно черт подсовывал.
Конечно, я привык слышать подобные слова от Евсеича и няньки, но все странно, что я так недоверчиво обрадовался; впрочем,
слава богу, что так случилось: если б я совершенно поверил,
то, кажется, сошел бы с ума или захворал; сестрица моя начала прыгать и кричать: «Маменька приехала, маменька приехала!» Нянька Агафья, которая
на этот
раз была с нами одна, встревоженным голосом спросила: «Взаправду, что ли?» — «Взаправду, взаправду,
уж близко, — отвечала Феклуша, — Ефрем Евсеич побежал встречать», — и сама убежала.
Один
раз, сидя
на окошке (с этой минуты я все
уже твердо помню), услышал я какой-то жалобный визг в саду; мать тоже его услышала, и когда я стал просить, чтобы
послали посмотреть, кто это плачет, что, «верно, кому-нибудь больно» — мать
послала девушку, и
та через несколько минут принесла в своих пригоршнях крошечного, еще слепого, щеночка, который, весь дрожа и не твердо опираясь
на свои кривые лапки, тыкаясь во все стороны головой, жалобно визжал, или скучал, как выражалась моя нянька.
Ему дали выпить стакан холодной воды, и Кальпинский увел его к себе в кабинет, где отец мой плакал навзрыд более часу, как маленькое дитя, повторяя только иногда: «Бог судья тетушке!
на ее душе этот грех!» Между
тем вокруг него
шли уже горячие рассказы и даже споры между моими двоюродными тетушками, Кальпинской и Лупеневской, которая
на этот
раз гостила у своей сестрицы.
Обожатель ее m-r Leon, — мне тогда
уже было 18 лет, и я была очень хорошенькая девушка, — вздумал не ограничиваться maman, а делать и мне куры; я с ужасом, разумеется, отвергла его искания; тогда он начал наговаривать
на меня и бранить меня и даже один
раз осмелился ударить меня линейкой; я
пошла и пожаловалась матери, но
та меня же обвинила и приказывала мне безусловно повиноваться m-r Леону и быть ему покорной.
Покуда в доме
идет содом, он осматривает свои владения. Осведомляется, где в последний
раз сеяли озимь (пашня
уж два года сряду пустует), и нанимает топографа, чтобы снял полевую землю
на план и разбил
на шесть участков, по числу полей. Оказывается, что в каждом поле придется по двадцати десятин, и он спешит посеять овес с клевером
на том месте, где было старое озимое.
— Истинно вам говорю: глядишь это, глядишь, какое нынче везде озорство
пошло, так инда тебя ножом по сердцу полыснет! Совсем жить невозможно стало. Главная причина: приспособиться никак невозможно. Ты думаешь: давай буду жить так! — бац! живи вот как! Начнешь жить по-новому — бац! живи опять по-старому!
Уж на что я простой человек, а и
то сколько
раз говорил себе: брошу Красный Холм и уеду жить в Петербург!
Можешь себе представить, — перед самым выпуском мы
пошли втроем курить, — знаешь эту комнатку, что за швейцарской, ведь и при вас, верно, так же было, — только можешь вообразить, этот каналья сторож увидал и побежал сказать дежурному офицеру (и ведь мы несколько
раз давали
на водку сторожу), он и подкрался; только как мы его увидали,
те побросали папироски и драло в боковую дверь, — знаешь, а мне
уж некуда, он тут мне стал неприятности говорить, разумеется, я не спустил, ну, он сказал инспектору, и
пошло.
И вдруг я испытал странное чувство: мне вспомнилось, что именно все, что было теперь со мною, — повторение
того, что было
уже со мною один
раз: что и тогда точно так же
шел маленький дождик, и заходило солнце за березами, и я смотрел
на нее, и она читала, и я магнетизировал ее, и она оглянулась, и даже я вспомнил, что это еще
раз прежде было.
Проклятие
на эту минуту: я, кажется, оробел и смотрел подобострастно! Он мигом всё это заметил и, конечно, тотчас же всё узнал,
то есть узнал, что мне
уже известно, кто он такой, что я его читал и благоговел пред ним с самого детства, что я теперь оробел и смотрю подобострастно. Он улыбнулся, кивнул еще
раз головой и
пошел прямо, как я указал ему. Не знаю, для чего я поворотил за ним назад; не знаю, для чего я пробежал подле него десять шагов. Он вдруг опять остановился.
Но, кроме
того, даже вызванные защитой головастики — и
те свидетельствуют, что еще задолго до исчезновения пискареи у них
уже были шумные сходки,
на которых потрясались основы и произносились пропаганды и превратные толкования; а лягушка, видевшая в лугу вола, прямо показывает, что не только знает о сходках, но и сама не
раз тайно, залегши в грязь,
на них присутствовала и слышала собственными ушами, как однажды было решено: в уху не
идти.
— Спасибо, князь, спасибо тебе! А коли
уж на то пошло,
то дай мне
разом высказать, что у меня
на душе. Ты, я вижу, не брезгаешь мной. Дозволь же мне, князь, теперь, перед битвой, по древнему христианскому обычаю, побрататься с тобой! Вот и вся моя просьба; не возьми ее во гнев, князь. Если бы знал я наверно, что доведется нам еще долгое время жить вместе, я б не просил тебя;
уж помнил бы, что тебе непригоже быть моим названым братом; а теперь…
Если назначенное по преступлению число ударов большое, так что арестанту всего
разом не вынести,
то делят ему это число
на две, даже
на три части, судя по
тому, что скажет доктор во время
уже самого наказания,
то есть может ли наказуемый продолжать
идти сквозь строй дальше, или это будет сопряжено с опасностью для его жизни.
— Да, я вам даже, если
на то пошло, так еще вот что расскажу, — продолжал он, еще понизив голос. — Я
уж через эту свою брехню-то
раз под такое было дело попал, что чуть-чуть публичному истязанию себя не подверг. Вы этого не слыхали?
И в это время
на корабле умер человек. Говорили, что он
уже сел больной;
на третий день ему сделалось совсем плохо, и его поместили в отдельную каюту. Туда к нему ходила дочь, молодая девушка, которую Матвей видел несколько
раз с заплаканными глазами, и каждый
раз в его широкой груди поворачивалось сердце. А наконец, в
то время, когда корабль тихо
шел в густом тумане, среди пассажиров пронесся слух, что этот больной человек умер.
Церковные учители признают нагорную проповедь с заповедью о непротивлении злу насилием божественным откровением и потому, если они
уже раз нашли нужным писать о моей книге,
то, казалось бы, им необходимо было прежде всего ответить
на этот главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь о непротивлении злу насилием, и отвечать не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать,
тем более, что и т. д., а ответить так же, как поставлен вопрос в моей книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения
того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому может или не может христианин, оставаясь христианином,
идти в суд, участвуя в нем, осуждая людей или ища в нем защиты силой, может или не может христианин, оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя насилие против своих ближних и самый главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или не может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в военной службе, готовиться к убийству людей или совершать их?
Между
тем машинально я
шел все дальше. Лес редел понемногу, почва опускалась и становилась кочковатой. След, оттиснутый
на снегу моей ногой, быстро темнел и наливался водой. Несколько
раз я
уже проваливался по колена. Мне приходилось перепрыгивать с кочки
на кочку; в покрывавшем их густом буром мху ноги тонули, точно в мягком ковре.
— Ну, вот что, грамотник, — примолвил он, толкнув его слегка по плечу, —
на реку тебе
идти незачем: завтра успеешь
на нее насмотреться, коли
уж такая охота припала. Ступай-ка лучше в избу да шапку возьми: сходим-ка
на озеро к дедушке Кондратию. Он к нам
на праздниках два
раза наведывался, а мы у него ни однова не бывали — не годится. К
тому же и звал он нонче.
Был осенний день. Юлия только что
пошла во флигель плакать, а Лаптев лежал в кабинете
на диване и придумывал, куда бы уйти. Как
раз в это время Петр доложил, что пришла Рассудина. Лаптев обрадовался очень, вскочил и
пошел навстречу нежданной гостье, своей бывшей подруге, о которой он
уже почти стал забывать. С
того вечера, как он видел ее в последний
раз, она нисколько не изменилась и была все такая же.
— А как попала?.. жила я в
ту пору у купца у древнего в кухарках, а Домнушке шестнадцатый годок
пошел. Только стал это старик
на нее поглядывать, зазовет к себе в комнату да все рукой гладит. Смотрела я, смотрела и говорю: ну говорю, Домашка, ежели да ты… А она мне: неужто ж я, маменька, себя не понимаю? И точно, сударь! прошло ли с месяц времени, как
уж она это сделала, только он ей
разом десять тысяч отвалил. Ну, мы сейчас от него и отошли.
— Помилуйте! он, чай, и сам не рад, что зашел так далеко: да теперь
уж делать нечего. Верно, думает: авось, пожалеют Москвы и станут мириться. Ведь он
уж не в первый
раз поддевает
на эту штуку.
На то, сударь,
пошел: aut Caesar, aut nihil — или пан, или пропал. До сих пор ему удавалось, а как
раз промахнется, так и поминай как звали!
Мост был полукаменный, высокий, и подъем к нему крутой — Колесников и Саша
пошли пешком, с удовольствием расправляясь. Восходила вчерашняя луна и стояла как
раз за деревянными перилами, делясь
на яркие обрезки; угадывалось, что по
ту сторону моста
уже серебрится шоссе и светло.
— Ну, вот видите! — сказал Поп Дюроку. — Человек с отчаяния способен
на все. Как
раз третьего дня он сказал при мне этой самой Дигэ: «Если все
пойдет в
том порядке, как
идет сейчас, я буду вас просить сыграть самую эффектную роль». Ясно, о чем речь. Все глаза будут обращены
на нее, и она своей автоматической,
узкой рукой соединит ток.
— Нет, не секрет. Я расскажу вам. Мысль эта пришла мне в голову
уже давно. Слушайте. Как-то
раз Владимир Красное Солнышко рассердился за смелые слова
на Илью Муромца; приказал он взять его, отвести в глубокие погреба и там запереть и землей засыпать. Отвели старого казака
на смерть. Но, как это всегда бывает, княгиня Евпраксеюшка «в
те поры догадлива была»: она нашла к Илье какой-то ход и
посылала ему по просфоре в день, да воды, да свечей восковых, чтобы читать Евангелие. И Евангелие прислала.
Да к
тому же баронесса, вот
уж три
раза, встречаясь со мною, имеет обыкновение
идти прямо
на меня, как будто бы я был червяк, которого можно ногою давить.
Аксинья вбежала в кухню, где в это время была стирка. Стирала одна Липа, а кухарка
пошла на реку полоскать белье. От корыта и котла около плиты
шел пар, и в кухне было душно и тускло от тумана.
На полу была еще куча немытого белья, и около него
на скамье, задирая свои красные ножки, лежал Никифор, так что если бы он упал,
то не ушибся бы. Как
раз, когда Аксинья вошла, Липа вынула из кучи ее сорочку и положила в корыто, и
уже протянула руку к большому ковшу с кипятком, который стоял
на столе…
Несколько
раз Антону приводилось проползать под стволами дерев, опрокинутыми там и сям поперек пропасти, загроможденной повсюду камнями; старуха, по-видимому, хорошо знала дорогу; она ни
разу не оступилась, не споткнулась, несмотря
на то что
шла бодрее прежнего и
уже не упиралась более своею клюкою.
Он чертил план своего имения, и всякий
раз у него
на плане выходило одно и
то же: а) барский дом, b) людская, с) огород, d) крыжовник. Жил он скупо: недоедал, недопивал, одевался бог знает как, словно нищий, и все копил и клал в банк. Страшно жадничал. Мне было больно глядеть
на него, и я кое-что давал ему и
посылал на праздниках, но он и это прятал.
Уж коли задался человек идеей,
то ничего не поделаешь.
Ему
уже, правда, давно приходила мысль заглянуть туда хоть
раз, посмотреть, все ли
шло там должным порядком, да как-то все не удавалось:
то, как назло, одолеют ревматизмы, и надо было покориться воле врача, предписавшего непременную поездку в Баден или Карлсбад, а оттуда в Париж, где, по словам врача, только и можно было ожидать окончательного выздоровления;
то опять являлись какие-нибудь домашние обстоятельства: жена родила, или общество, в котором барин был одним из любезнейших членов, переселялось почти
на все лето в Петергоф или
на Каменный остров,
на дачи; или же просто не случалось вдруг, ни с
того ни с сего, денег у нашего барина.
Лариосик. Но
тем не менее я водочки достал! Единственный
раз в жизни мне повезло! Думал, ни за что не достану. Такой
уж я человек! Погода была великолепная, когда я выходил. Небо ясно, звезды блещут, пушки не стреляют… Все обстоит в природе благополучно. Но стоит мне показаться
на улице — обязательно
пойдет снег. И действительно, вышел — и мокрый снег лепит в самое лицо. Но бутылочку достал!.. Пусть знает Мышлаевский,
на что я способен. Два
раза упал, затылком трахнулся, но бутылку держал в руках.